Тихий Дон. Том 2 - Страница 220

К оглавлению

220

– Что вам угодно? Почему вы нарушаете порядок?

– Место на пароходе, вот что мне угодно!

– Где ваша часть?

– Не знаю.

– Ваш документ.

Второй из караула, молодой пухлогубый юноша в пенсне, ломающимся баском сказал:

– Его надо отвести в караульное помещение. Не тратьте времени, Высоцкий!

Поручик внимательно прочитал свидетельство Григория, вернул его.

– Разыщите вашу часть. Советую отсюда уйти и не мешать погрузке. У нас есть приказ: арестовывать всех, независимо от их звания, проявляющих недисциплинированность, мешающих погрузке. – Поручик твердо сжал губы, подождал несколько секунд и, косясь на Рябчикова, наклонился к Григорию, шепнул:

– Могу вам посоветовать: поговорите с командиром тридцать шестой батареи, станьте в их очередь, и вы сядете на пароход.

Рябчиков, слышавший шепот поручика, обрадованно сказал:

– Иди к Каргину, а я живо смотаюсь за ребятами. Из твоего имущества, окромя вещевого мешка, что брать?

– Пойдем вместе, – равнодушно сказал Григорий.

По пути они встретили знакомого казака – уроженца хутора Семеновского.

На огромной фурманке он вез к пристани ворох накрытого брезентом печеного хлеба. Рябчиков окликнул станичника:

– Федор, здорово! Куда везешь?

– А-а-а, Платон, Григорий Пантелевич, здравствуйте! На дорогу свой полк хлебом снабжаем. Насилу выпекли, а то пришлось бы в пути одну кутью жрать…

Григорий подошел к остановившейся фурманке, спросил:

– Хлеб у тебя важенный на весах? Или считанный?

– Какой его черт считал? А вам что, хлеба надо?

– Надо.

– Бери!

– Сколько можно?

– Сколько унесешь, его на нас хватит!

Рябчиков с удивлением смотрел, как Григорий снимает буханку за буханкой, не утерпев, спросил:

– На чуму ты его столько берешь?

– Надо, – коротко ответил Григорий.

Он выпросил у возчика два мешка, сложил в них хлеб, поблагодарил за услугу и, распрощавшись, приказал Рябчикову:

– Бери, понесем.

– Ты не зимовать тут собрался? – насмешливо спросил Рябчиков, взвалив мешок на плечи.

– Это не мне.

– Тогда кому же?

– Коню.

Рябчиков проворно сбросил мешок на землю, растерянно спросил:

– Шутишь?

– Нет, всерьез.

– Значит, ты… ты чего же это надумал, Пантелевич? Хочешь остаться, так я понимаю?

– Правильно понимаешь. Ну, бери мешок, пойдем. Надо же коня кормить, а то все ясли прогрыз. Конь ишо сгодится, не пешему же служить…

До самой квартиры Рябчиков молчал, покряхтывал, подкидывая на плечах мешок; подойдя к калитке, спросил:

– Ребятам скажешь? – и, не дождавшись ответа, с легким оттенком обиды в голосе сказал:

– Это ты здорово удумал… А мы как же?

– А как хотите, – с деланным равнодушием ответил Григорий. – Не берут нас, не находится для всех места – и не надо! На кой они ляд нам нужны, навязываться им! Останемся. Спробуем счастья. Да проходи же, чего ты застрял в калитке?

– Тут, с этим разговором застрянешь… Я ее, и калитки-то, не вижу. Ну и дела! Ты меня, Гриша, как обухом в темя вдарил. Прямо ум мне отшиб. А я-то думаю: «На черта он этот хлеб выпрашивает?» Теперь ребята наши узнают, взволнуются…

– Ну, а ты как? Не останешься? – полюбопытствовал Григорий.

– Что ты! – испуганно воскликнул Рябчиков.

– Подумай.

– И думать нечего! Поеду без разговоров, пока вакан есть. Пристроюсь к каргиновской батарее и поеду.

– Зря.

– Вот это да! Мне, брат, своя голова дороже. Что-то нет охоты, чтобы красные на ней свои палаши пробовали.

– Ох, подумай, Платон! Дело такое…

– И не говори! Поеду зараз же.

– Ну, как хочешь. Не уговариваю, – с досадой сказал Григорий и первый шагнул на каменные ступеньки крыльца.

Ни Ермакова, ни Прохора, ни Богатырева на квартире не было. Хозяйка, пожилая горбатая армянка, сказала, что казаки ушли и обещали скоро вернуться. Григорий, не раздеваясь, крупными ломтями порезал буханку хлеба, пошел в сарай к лошадям. Хлеб разделил поровну, всыпал своему коню и Прохорову – и только что взял ведра и хотел идти, чтобы принести воды, как в дверях стал Рябчиков. В полах шинели он бережно держал наломанный крупными кусками хлеб. Конь Рябчикова, зачуяв хозяина, коротко заржал, а хозяин его молча прошел мимо сдержанно улыбавшегося Григория, ссыпал куски в ясли, не глядя на Григория, сказал:

– Не оскаляйся, пожалуйста! Раз так дело указывает – приходится и мне коня кормить… Ты думаешь, я-то с охотой бы поехал? Сам себя за шиворот взял бы и повел на этот растреклятый пароход, не иначе! Ить живой страх подгонял… голова-то одна на плечах? Не дай бог эту срубят – другая до покрова не вырастет…

Прохор и остальные казаки вернулись только перед вечером. Ермаков принес огромную бутыль спирта, а Прохор – мешок герметически закупоренных банок с мутновато-желтой жидкостью.

– Вот подработали! На всю ночь хватит, – похваляясь, Ермаков указал на бутыль, пояснил:

– Попался нам военный доктор, упросил помочь ему вывезти на пристань со склада медикаменты. Грузчики отказались работать, одни юнкерья со склада таскали, ну и мы к ним припряглись. Спиртом доктор расплатился за нашу помочь, а банки эти Прохор наворовал, накажи господь, не брешу!

– А что в них такое? – полюбопытствовал Рябчиков.

– Это, братушки, почище спирту! – Прохор поболтал банку, посмотрел на свет, как под темным стеклом пузырится густая жидкость, самодовольно закончил:

– Это – самое что ни на есть дорогое заграничное вино. Одним больным его дают, так мне сказал юнкеришка, какой английский язык понимает. Сядем на пароход, выпьем с горя, заведем «Разродимую мою сторонушку» и до самого Крыму будем пить, а банки в море кидать.

220